Саша увидел и не поверил глазам своим. Бронзовый Пушкин сошёл с пьедестала, шустро побежал к остановившемуся трамваю. Втиснулся в салон. Порывшись в плаще, достал старинный пятак.
— Александр Сергеевич, вы зря пятак-то. Такой не примут.
— Примут, — уверенно сказал Пушкин, протягивая пятак кондуктору.
Тот монету в самом деле взял, ничуть не удивившись. Тогда Саша понял, что сошёл с ума.
И пришли песни
Саше — Александру Вертинскому — чуть перевалило за 20. Он мыкался по Москве, пытаясь найти себя. Попадал в невероятные передряги, сходился с разнообразными компаниями. Перед войной и в дни Первой мировой кого только не обреталось на улицах древней столицы.
Ближе всех по духу оказались футуристы, в их рядах блистал Маяковский, облачённый в жёлтую кофту. Молодые люди обожали эпатировать приличную публику — мазали себе лица чудовищным гримом, обряжались в дикие лохмотья. Вваливаясь в какой-нибудь ресторанчик, завывали рифмованные строчки, граничившие с неприличием. А то и вовсе неприличные.
Вот Маяковский на эстраде. Громоподобно читает своё:
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре бля…м буду
подавать ананасную воду!
Крики, свист, в Маяковского летят бутылки. Вертинский заслонив его своим длиннющим телом, ловит их, швыряет обратно. Общая ругань переходит в упоительную драку.
Где-нибудь на квартире, а то и под мостом залечиваются раны, в ход идёт сволочной порошок. Вертинский пристрастился к этому дьявольскому зелью. Под его воздействием и встретил явственно Пушкина. С той встречи всякие средства подобного рода перестали занимать место в его жизни.
И пришли песни. Иные, как он их сам называл. Таких песен Москва не слыхивала. Да что Москва — скоро их услышит и полюбит вся Россия, а там и заграница примет русского Пьеро с обожанием и придыханием.
Ах, Александр Николаевич…
Вертинского любят и сегодня, автор этих строк сам принадлежит к давним и преданным его поклонникам.
Почему же ныне живущих так трогают его песни? При тщательном разборе несложно отыскать погрешности и в текстах, и в мелодиях. Ну что в них может привлекать?
Объяснений придумана тьма. Целые теории сформулированы. А — не убеждают. Потому что любовь не нуждается в пояснениях и теоретизированиях.
Стоит услышать этот неповторимый голос, эти чудные интонации, — и защиплет глаза, станет трудно дышать, ворохнётся в душе что-то тёплое, светлое…
Ах, Александр Николаевич…
Ангел с крыши
Однажды его зазвали сниматься в кино. Ещё привлекающее новизной, ещё не умеющее говорить. Создатели фильмы (тогда называли так) увидели в Вертинском Ангела. Правда, потом признались, что никто не отважился играть эту роль. Ангел должен был падать с крыши дома в снег совершенно голым. И всё должно было происходить без всяких ухищрений.
Худая длинная фигура подошла к краю крыши. Постояла, раскачиваясь. И на съёмочной площадке все увидели, что она вдруг засветилась неземным светом. Настоящий Ангел медленно упал в снег, поднялся и, казалось, не касаясь земли, растаял вдали.
Потом его отпаивали коньяком в ближней крестьянской избе. Хозяйка искренне жалела ограбленного донага юношу, сетовала на воров без креста под рубахой.
Новые песни придумала жизнь
Вся жизнь Вертинского состояла из анекдотов, похожих на аттракционы. Или аттракционов, похожих на анекдоты. Очень часто — совсем, совсем не весёлые.
Самое начало его жизни. Ему нет ещё трёх лет. Сидит на горшке. Выковыривает глаза плюшевому мишке. Увлекательное занятие. Но — долгое. Подошла горничная: «Будет уже сидеть-то, слезай. У тебя мать умерла».
Через два года сгорел от чахотки отец. Его нашли на могиле жены. Захлебнулся собственной кровью.
Скитания. Искания. Оглушительная слава. На взлёте, на пике — в России революция. Продолжал петь. Новые песни придумала жизнь. В Москве хоронили убитых юнкеров. Песня-рыдание:
Я не знаю зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть не дрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Вызов в страхолюдную ЧеКа: «Что это вы контрреволюцию разводите?»
«Вы же не можете запретить мне пожалеть их?»
«Надо будет — дышать запретим».
Уехал. Бросил на произвол судьбы любимую до дрожи страну. Не мог не уехать. Если бы остался — задохнулся бы сам. Без приказа.
В парижском кафе снова звучит та же песня. Она называется «То, что я должен сказать»:
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
В зале нарастает шум, кто-то плачет в голос. Пьяный в дым офицер: «Пой «Боже царя храни».
К нему подскакивает старичок в потёртом пиджачке, глаза под пенсне мокрые от слёз, руки сжаты в маленькие острые кулачки: «Гвардейская сволочь! Вам с большевиками надо драться, а вы здесь штаны протираете. Ресторанный шаркун!»
Старичка оттаскивают, он рвётся в драку. Офицер темнеет лицом, встаёт, отшвырнув стул, рука тянется к горлышку бутылки. В кафе — сплошной рёв.
Вертинский бьёт по клавишам рояля. Зал смолкает. И в полной тишине: «Господа, это просто бездарно».
Любимая моя!
Ей было 17, ему 51. Лидия Циргвава из рода грузинских князей влюбилась в его песни, а увидев Вертинского, уже не мыслила жизни без него.
Как и он.
Строки его письма к ней: «Любимая моя! Я думал о том, что если бы Вас не было, то не стоило бы мне жить на свете…– Маленькая, любименькая, тоненькая, зелёненькая, холодненькая. Я Вас обожаю!»
Я понял. За все мученья,
За то, что искал и ждал, —
Как белую птицу Спасенья
Господь мне её послал…
Они обвенчались в Шанхае в 1942 году. В следующем году родилась Марианна. Ей было три месяца, когда родители отправились на родину, которая называлась СССР.
До Москвы долго ехали поездом, малышка мучилась, исходила плачем. Ей нужно было молоко. На станциях продавали, но не во что было налить — бутылки в войну стали страшным дефицитом. Вертинский, чуть не сходя с ума от отчаяния, решился на немыслимое для него. Он подошёл к торговке, сунул ей крупную купюру, вырвал бутылку с молоком и что есть мочи бросился бежать к своему вагону.
Огромный немолодой мужчина мчался, прижимая к груди драгоценный груз, более всего боясь упасть или выронить бутылку. А вслед ему нёсся отчаянный вопль: «Держиии ворааа!»
Он ворвался в купе к своим женщинам, тяжело дышавший, не имеющий сил сказать хотя бы слово, но безмерно, бесконечно, безгранично счастливый.
Островок счастья
Первые после возвращения гастроли были на фронт. Потом — концерты, концерты, концерты. Он исколесил весь Советский Союз. И не по одному разу, давая по 150-200 концертов в год. Везде сопровождаемый горячей любовью и признательностью зрителей. Официальные круги его не признавали — не было выступлений по радио, не выпускались пластинки.
Он не выдержал, написал письмо в министерство культуры: «Где-то там... наверху всё еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова, как будто меня нет в стране. Газетчики и журналисты говорят «нет сигнала». Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! И очень «есть»! Меня любит народ! (Простите мне эту смелость)».
Признавался, что давно бы покончил с собой, если бы не семья. К Марианне прибавилась Анастасия (обе потом станут очень известными киноактрисами). Доченьки, любимая и любящая жена — это был его островок счастья.
Последний концерт в Ленинграде в Доме ветеранов сцены 21 мая 1957 года. Пел больше часа.
Ближе к ночи Лидии Владимировне позвонили: «Приезжайте скорее. Может быть, ещё успеете».
Не успела…
А высоко в синем небе догорали божьи свечи
И печальный жёлтый Ангел тихо таял без следа.
Перед похоронами ей приснился сон. Они вдвоём идут вдоль поезда, Александр Николаевич уезжает. Повторяет ей, что у него пятый вагон в пятом поезде, место номер шесть. Когда ей выдали похоронное свидетельство, она не поверила глазам. В нём значилось, что А.Н. Вертинский похоронен на участке номер пять, ряд – пятый, место могилы – шестое…»
Лидия Владимировна прожила без него ещё 56 лет. Никогда больше не вышла замуж.